Неточные совпадения
— Старо, но знаешь, когда это поймешь ясно, то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра
умрешь, и ничего
не останется, то так всё ничтожно! И я считаю очень важной
свою мысль, а она оказывается так же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы только
не думать о
смерти.
— Да что же, я
не перестаю думать о
смерти, — сказал Левин. Правда, что
умирать пора. И что всё это вздор. Я по правде тебе скажу: я мыслью
своею и работой ужасно дорожу, но в сущности — ты подумай об этом: ведь весь этот мир наш — это маленькая плесень, которая наросла на крошечной планете. А мы думаем, что у нас может быть что-нибудь великое, — мысли, дела! Всё это песчинки.
Эх, русский народец!
не любит
умирать своею смертью!
— А вы, хлопцы! — продолжал он, оборотившись к
своим, — кто из вас хочет
умирать своею смертью —
не по запечьям и бабьим лежанкам,
не пьяными под забором у шинка, подобно всякой падали, а честной, козацкой
смертью — всем на одной постеле, как жених с невестою? Или, может быть, хотите воротиться домой, да оборотиться в недоверков, да возить на
своих спинах польских ксендзов?
Тогда выступило из средины народа четверо самых старых, седоусых и седочупринных козаков (слишком старых
не было на Сечи, ибо никто из запорожцев
не умирал своею смертью) и, взявши каждый в руки земли, которая на ту пору от бывшего дождя растворилась в грязь, положили ее ему на голову.
— Ну да, недавно приехал, жены лишился, человек поведения забубенного, и вдруг застрелился, и так скандально, что представить нельзя… оставил в
своей записной книжке несколько слов, что он
умирает в здравом рассудке и просит никого
не винить в его
смерти. Этот деньги, говорят, имел. Вы как же изволите знать?
— Сила-то, сила, — промолвил он, — вся еще тут, а надо
умирать!.. Старик, тот, по крайней мере, успел отвыкнуть от жизни, а я… Да, поди попробуй отрицать
смерть. Она тебя отрицает, и баста! Кто там плачет? — прибавил он погодя немного. — Мать? Бедная! Кого-то она будет кормить теперь
своим удивительным борщом? А ты, Василий Иваныч, тоже, кажется, нюнишь? Ну, коли христианство
не помогает, будь философом, стоиком, что ли! Ведь ты хвастался, что ты философ?
Захар
умер бы вместо барина, считая это
своим неизбежным и природным долгом, и даже
не считая ничем, а просто бросился бы на
смерть, точно так же, как собака, которая при встрече с зверем в лесу бросается на него,
не рассуждая, отчего должна броситься она, а
не ее господин.
Тема случилась странная: Григорий поутру, забирая в лавке у купца Лукьянова товар, услышал от него об одном русском солдате, что тот, где-то далеко на границе, у азиятов, попав к ним в плен и будучи принуждаем ими под страхом мучительной и немедленной
смерти отказаться от христианства и перейти в ислам,
не согласился изменить
своей веры и принял муки, дал содрать с себя кожу и
умер, славя и хваля Христа, — о каковом подвиге и было напечатано как раз в полученной в тот день газете.
С тех пор, с самой его
смерти, она посвятила всю себя воспитанию этого
своего нещечка мальчика Коли, и хоть любила его все четырнадцать лет без памяти, но уж, конечно, перенесла с ним несравненно больше страданий, чем выжила радостей, трепеща и
умирая от страха чуть
не каждый день, что он заболеет, простудится, нашалит, полезет на стул и свалится, и проч., и проч.
— Тем лучше. — Она говорила совершенно спокойно. — Когда остается одно спасение — призвать себе в опору решимость на
смерть, эта опора почти всегда выручит. Если скажешь: «уступай, или я
умру» — почти всегда уступят; но, знаете, шутить таким великим принципом
не следует; да и нельзя унижать
своего достоинства, если
не уступят, то уж и надобно
умереть. Он объяснил ей план, очень понятный уж и из этих рассуждений.
Роясь в делах, я нашел переписку псковского губернского правления о какой-то помещице Ярыжкиной. Она засекла двух горничных до
смерти, попалась под суд за третью и была почти совсем оправдана уголовной палатой, основавшей, между прочим,
свое решение на том, что третья горничная
не умерла. Женщина эта выдумывала удивительнейшие наказания — била утюгом, сучковатыми палками, вальком.
Мы знаем, как природа распоряжается с личностями: после, прежде, без жертв, на грудах трупов — ей все равно, она продолжает
свое или так продолжает, что попало — десятки тысяч лет наносит какой-нибудь коралловый риф, всякую весну покидая
смерти забежавшие ряды. Полипы
умирают,
не подозревая, что они служили прогрессу рифа.
Наконец пришла и желанная
смерть. Для обеих сторон она была вожделенным разрешением. Савельцев с месяц лежал на печи, томимый неизвестным недугом и
не получая врачебной помощи, так как Анфиса Порфирьевна наотрез отказала позвать лекаря.
Умер он тихо, испустив глубокий вздох, как будто радуясь, что жизненные узы внезапно упали с его плеч. С
своей стороны, и тетенька
не печалилась:
смерть мужа освобождала от обязанности платить ежегодную дань чиновникам.
Долго, долго лесной зверь, чудо морское
не поддавался на такие слова, да
не мог просьбам и слезам
своей красавицы супротивным быть и говорит ей таково слово: «
Не могу я тебе супротивным быть, по той причине, что люблю тебя пуще самого себя, исполню я твое желание, хоша знаю, что погублю мое счастие и
умру смертью безвременной.
Она
умерла две недели спустя. В эти две недели
своей агонии она уже ни разу
не могла совершенно прийти в себя и избавиться от
своих странных фантазий. Рассудок ее как будто помутился. Она твердо была уверена, до самой
смерти своей, что дедушка зовет ее к себе и сердится на нее, что она
не приходит, стучит на нее палкою и велит ей идти просить у добрых людей на хлеб и на табак. Часто она начинала плакать во сне и, просыпаясь, рассказывала, что видела мамашу.
— Ее мать была дурным и подлым человеком обманута, — произнес он, вдруг обращаясь к Анне Андреевне. — Она уехала с ним от отца и передала отцовские деньги любовнику; а тот выманил их у нее обманом, завез за границу, обокрал и бросил. Один добрый человек ее
не оставил и помогал ей до самой
своей смерти. А когда он
умер, она, два года тому назад, воротилась назад к отцу. Так, что ли, ты рассказывал, Ваня? — спросил он отрывисто.
Может ли быть допущена идея о
смерти в тот день, когда все говорит о жизни, все призывает к ней? Я люблю эти народные поверья, потому что в них, кроме поэтического чувства, всегда разлито много светлой, успокоивающей любви.
Не знаю почему, но, когда я взгляну на толпы трудящихся, снискивающих в поте лица хлеб
свой, мне всегда приходит на мысль:"Как бы славно было
умереть в этот великий день!.."
Зачем она к этим морским берегам летит —
не знаю, но как сесть ей постоянно здесь
не на что, то она упадет на солончак, полежит на
своей хлупи и, гладишь, опять схватилась и опять полетела, а ты и сего лишен, ибо крыльев нет, и ты снова здесь, и нет тебе ни
смерти, ни живота, ни покаяния, а
умрешь, так как барана тебя в соль положат, и лежи до конца света солониною.
После похорон Туберозова Ахилле оставалось совершить два дела: во-первых, подвергнуться тому, чтоб «иной его препоясал», а во-вторых,
умереть, будучи, по словам Савелия, «живым отрицанием
смерти». Он непосредственно и торопливо принялся приближать к себе и то и другое. Освободившись от хлопот за погребальным обедом, Ахилла лег на
своем войлоке в сеничном чулане и
не подымался.
До самой
смерти своей (Фома Фомич
умер в прошлом году) он киснул, куксился, ломался, сердился, бранился, но благоговение к нему «осчастливленных»
не только
не уменьшилось, но даже каждодневно возрастало, пропорционально его капризам.
— Старик
умер среди кротких занятий
своих, и вы, которые
не знали его в глаза, и толпа детей, которых он учил, и я с матерью — помянем его с любовью и горестью.
Смерть его многим будет тяжелый удар. В этом отношении я счастливее его:
умри я, после кончины моей матери, и я уверен, что никому
не доставлю горькой минуты, потому что до меня нет никому дела.
Да, я лежал на
своей кушетке, считал лихорадочный пульс, обливался холодным потом и думал о
смерти. Кажется, Некрасов сказал, что хорошо молодым
умереть. Я с этим
не мог согласиться и как-то весь затаился, как прячется подстреленная птица. Да и к кому было идти с
своей болью, когда всякому только до себя! А как страшно сознавать, что каждый день все ближе и ближе подвигает тебя к роковой развязке, к тому огромному неизвестному, о котором здоровые люди думают меньше всего.
— А оттого, — отвечает, — что мужик
не вы, он
не пойдет к лекарю, пока ему только кажется, что он нездоров. Это делают жиды да дворяне, эти охотники пачкаться, а мужик человек степенный и солидный, он рассказами это про
свои болезни докучать
не любит, и от лекаря прячется, и со смоком дожидается, пока
смерть придет, а тогда уж любит, чтоб ему
не мешали
умирать и даже готов за это деньги платить.
Рассказал мне Николин, как в самом начале выбирали пластунов-охотников: выстроили отряд и вызвали желающих
умирать, таких, кому жизнь
не дорога, всех готовых идти на верную
смерть, да еще предупредили, что ни один охотник-пластун родины
своей не увидит. Много их перебили за войну, а все-таки охотники находились. Зато житье у них привольное, одеты кто в чем, ни перед каким начальством шапки зря
не ломают и крестов им за отличие больше дают.
— Ах, жалость какая! — сказал Кирша, когда Алексей кончил
свой рассказ. — Уж если ему было на роду писано
не дожить до седых волос, так пусть бы он
умер со славою на ратном поле: на людях и
смерть красна, а то, подумаешь,
умереть одному, под ножом разбойника!.. Я справлялся о вас в дому боярина Туренина; да он сам мне сказал, что вы давным-давно уехали в Москву.
С того дня, как
умер сын его Джигангир и народ Самарканда встретил победителя злых джеттов [Джетты — жители Моголистана, включавшего в себя Восточный Туркестан, Семиречье и Джунгарию.] одетый в черное и голубое, посыпав головы
свои пылью и пеплом, с того дня и до часа встречи со
Смертью в Отраре, [Тимур
умер во время похода к границам Китая, когда его армия прибыла в Отрар.] где она поборола его, — тридцать лет Тимур ни разу
не улыбнулся — так жил он, сомкнув губы, ни пред кем
не склоняя головы, и сердце его было закрыто для сострадания тридцать лет!
Надобности такой он, однако,
не дождался и
умер своею смертью, но, кажется, он умел заронить семя особливого страха и боязни в душу княгини.
— Вольтер-с перед смертию покаялся […перед
смертью покаялся. — Желая получить право на захоронение
своего праха, Вольтер за несколько месяцев до
своей смерти, 29 февраля 1778 года, написал: «Я
умираю, веря в бога, любя моих друзей,
не питая ненависти к врагам и ненавидя суеверие».], а эта бабенка
не хотела сделать того! — присовокупил Елпидифор Мартыныч, знаменательно поднимая перед глазами Миклакова
свой указательный палец.
И вдруг в это время, совершенно неожиданно, одна из ближайших его родственниц, чрезвычайно ветхая старуха, проживавшая постоянно в Париже и от которой он никаким образом
не мог ожидать наследства, —
умерла, похоронив, ровно за месяц до
своей смерти,
своего законного наследника.
Когда ранее она объявила мне, что идет в актрисы, и потом писала мне про
свою любовь, когда ею периодически овладевал дух расточительности и мне то и дело приходилось, по ее требованию, высылать ей то тысячу, то две рублей, когда она писала мне о
своем намерении
умереть и потом о
смерти ребенка, то всякий раз я терялся, и все мое участие в ее судьбе выражалось только в том, что я много думал и писал длинные, скучные письма, которых я мог бы совсем
не писать.
О! я вам отвечаю, что Борис Петрович больше испугался, чем неопытный должник, который в первый раз, обшаривая пустые карманы, слышит за дверьми шаги и кашель чахоточного кредитора; бог знает, что прочел Палицын на замаранных листках
своей совести, бог знает, какие образы теснились в его воспоминаниях — слово
смерть, одно это слово, так ужаснуло его, что от одной этой кровавой мысли он раза три едва
не обеспамятел, но его спасло именно отдаление всякой помощи: упав в обморок, он также боялся
умереть.
Ведь
умирал же человек из-за того, что его милая поцеловала
своего милого, и никто
не находил диким, что эта
смерть называлась разрешением драмы.
И этому всё я виною! Страшно
Ума лишиться. Легче
умереть.
На мертвеца глядим мы с уваженьем,
Творим о нем молитвы.
Смерть равняет
С ним каждого. Но человек, лишенный
Ума, становится
не человеком.
Напрасно речь ему дана,
не правит
Словами он, в нем брата
своегоЗверь узнает, он людям в посмеянье,
Над ним всяк волен, бог его
не судит.
Старик несчастный! вид его во мне
Раскаянья все муки растравил!
Если со временем какому-нибудь толковому историку искусств попадутся на глаза шкап Бутыги и мой мост, то он скажет: «Это два в
своем роде замечательных человека: Бутыга любил людей и
не допускал мысли, что они могут
умирать и разрушаться, и потому, делая
свою мебель, имел в виду бессмертного человека, инженер же Асорин
не любил ни людей, ни жизни; даже в счастливые минуты творчества ему
не были противны мысли о
смерти, разрушении и конечности, и потому, посмотрите, как у него ничтожны, конечны, робки и жалки эти линии»…
«Ладанку эту покойный мой друг носил постоянно на груди и скончался с нею. В ней находится одна ваша записка к нему, совершенно незначительная по содержанию; вы можете прочесть ее. Он носил ее потому, что любил вас страстно, в чем он признался мне только накануне
своей смерти. Теперь, когда он
умер, почему вам
не узнать, что и его сердце вам принадлежало?»
Отец Степана Касатского, отставной полковник гвардии,
умер, когда сыну было двенадцать лет. Как ни жаль было матери отдавать сына из дома, она
не решилась
не исполнить воли покойного мужа, который в случае
своей смерти завещал
не держать сына дома, а отдать в корпус, и отдала его в корпус. Сама же вдова с дочерью Варварой переехала в Петербург, чтобы жить там же, где сын, и брать его на праздники.
Я это знаю!
Я это знал давно… и ты
умрешь!..
О!
не хвались
своей минутной властью!
Вот образ
смерти.
Пускай она с Фернандо,
Как нищая, под окнами блуждает:
Я отвергаю от себя ее!
Эмилия
не дочь мне; пусть она
Найдет отца себе другого; я отвергнул
Бесстыдную от сердца
своего.
Когда б она пришла к моим дверям,
Усталая, голодная, худая,
Как
смерть, когда б она просила
Кусочка хлеба у меня, и этого
Я б
не дал ей; пускай она
умретНа обесчещенном моем пороге!..
Я здесь
умру. Попа теперь
не сыщешь.
Я во грехах
своих покаюсь вам.
Грехи мои великие: я бражник!
И
умереть я чаял за гульбой.
Но спас меня Господь от
смерти грешной.
Великое Кузьма затеял дело,
Я дал ему последний крест с себя;
Пошел за ним, московский Кремль увидел,
С врагами бился так же, как другие,
И
умираю за святую Русь.
Скажите всем, как будете вы в Нижнем,
Чтобы меня, как знают, помянули —
Молитвою, винцом иль добрым словом.
Несчастные матери взывали: «Грудь наша иссохла, она уже
не питает младенцев!» Добрые сыны новогородские восклицали: «Мы готовы
умереть, но
не можем видеть лютой
смерти отцов наших!» Борецкая спешила на Вадимово место, указывала на бледное лицо
свое, говорила, что она разделяет нужду с братьями новогородскими и что великодушное терпение есть должность их…
И вдруг он исчез. Что тут случилось — щука ли его заглотала, рак ли клешней перешиб, или сам он
своею смертью умер и всплыл на поверхность, — свидетелей этому делу
не было. Скорее всего — сам
умер, потому что какая сласть щуке глотать хворого, умирающего пискаря, да к тому же еще и премудрого?
От этого-то, повидимому, и зависит выражение мира и успокоения на лице у большинства покойников. Покойна и легка обыкновенно
смерть каждого доброго человека; но
умереть с готовностью, охотно, радостно
умереть — вот преимущество отрекшегося от себя, того, кто отказывается от воли к жизни, отрицает ее. Ибо лишь такой человек хочет
умереть действительно, а
не повидимому, и, следовательно,
не нуждается и
не требует дальнейшего существования
своей личности.
Я люблю
свой сад, люблю читать книжку, люблю ласкать детей.
Умирая, я лишаюсь этого, и потому мне
не хочется
умирать, и я боюсь
смерти.
Я
не могу отрешиться от мысли, что я
умер, прежде чем родился, и в
смерти возвращаюсь снова в то же состояние.
Умереть и снова ожить с воспоминанием
своего прежнего существования, — мы называем обмороком; вновь пробудиться с новыми органами, которые должны были вновь образоваться, значит родиться.
Я отыскивал его в истории человечества и в моем собственном сознании, и я пришел к ненарушимому убеждению, что
смерти не существует; что жизнь
не может быть иная, как только вечная; что бесконечное совершенствование есть закон жизни, что всякая способность, всякая мысль, всякое стремление, вложенное в меня, должно иметь
свое практическое развитие; что мы обладаем мыслями, стремлениями, которые далеко превосходят возможности нашей земной жизни; что то самое, что мы обладаем ими и
не можем проследить их происхождения от наших чувств, служит доказательством того, что они происходят в нас из области, находящейся вне земли, и могут быть осуществлены только вне ее; что ничто
не погибает здесь на земле, кроме видимости, и что думать, что мы
умираем, потому что
умирает наше тело, — всё равно что думать, что работник
умер потому, что орудия его износились.
Учение Христа о том, что жизнь нельзя обеспечить, а надо всегда, всякую минуту быть готовым
умереть, дает больше блага, чем учение мира о том, что надо обеспечить
свою жизнь, — дает больше блага уже по одному тому, что неизбежность
смерти и необеспеченность жизни остаются те же при учении мира и при учении Христа, но самая жизнь, по учению Христа,
не поглощается уже вся без остатка праздным занятием мнимого обеспечения
своей жизни, а становится свободна и может быть отдана одной свойственной ей цели: совершенствованию
своей души и увеличению любви к людям.
Только тогда и радостно
умирать, когда устанешь от
своей отделенности от мира, когда почувствуешь весь ужас отделенности и радость если
не соединения со всем, то хотя бы выхода из тюрьмы здешней отделенности, где только изредка общаешься с людьми перелетающими искрами любви. Так хочется сказать: — Довольно этой клетки. Дай другого, более свойственного моей душе, отношения к миру. — И я знаю, что
смерть даст мне его. А меня в виде утешения уверяют, что и там я буду личностью.
Не прошло и года, как множество школ уже закрылось,
умерло естественною, ненасильственною
смертью. Жар охладел, энергия сменилась апатией… Мода проходила, мода успела уже надоесть
своим мимолетным приверженцам.
Но грянул гром — и слетел сон с голубых глаз с льняными ресницами… Княгиня-мать,
не сумевшая перенести разорения, заболела на новой квартире и
умерла,
не оставив
своим детям ничего, кроме благословения и нескольких платьев. Ее
смерть была страшным несчастьем для княжны. Сон слетел для того, чтобы уступить
свое место печали.